Д.В. Мурзин,
кандидат юридических наук,
доцент кафедры гражданского права Уральского государственного юридического университета,
доцент кафедры обязательственного права Уральского филиала Исследовательского центра частного права имени С.С. Алексеева при Президенте Российской Федерации

"Журнал Суда по интеллектуальным правам", № 2 (32), июнь 2021 г., с. 103-109

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-29-15016

В ходе реформы гражданского законодательства в п. 3 ст. 1227 ГК РФ появилось положение о том, что к интеллектуальным правам не применяются положения о вещных правах, если только это прямо не установлено в самом разделе об интеллектуальных правах1. Это положение было призвано пресечь попытки сторонников широкого понимания права собственности использовать догматический анализ позитивного права, в первую очередь в целях распространения норм о виндикации на случаи защиты нарушенного исключительного права. Однако обращение к вещно-правовым способам защиты является неизбежным. Так, А.П. Сергеев прямо пишет: «Право на товарный знак может быть защищено с помощью иска, который по своим основаниям и условиям удовлетворения сходен с виндикационным» [10. С. 94]. Столь же прямолинейна Л.В. Сагдеева: «При отсутствии каких-либо ограничений на использование общих норм Гражданского кодекса и с учетом абсолютного и имущественного характера отношений оправданно использование существующей модели виндикации в спорах об “истребовании” тех объектов (интеллектуальной собственности), которые подлежат государственной регистрации» [8. С. 74].

Вероятно, дискуссия по поводу допущения конструкции виндикационного иска в сферу защиты интеллектуальных прав показала, что виндикационная модель напрямую связывается с фигурой добросовестного приобретателя. В связи с этим правильной является позиция Л.А. Новоселовой, которая подчеркивает, что в отношении интеллектуальных прав «речь идет не о допустимости виндикационного иска, а о возможности эффективного использования ссылки на добросовестность в качестве средства защиты приобретателя исключительного права по сделке (договору) против иска правообладателя, требующего восстановить (или признать) свое исключительное право, т.е. о возможности распространения принципа распределения рисков, заложенного в нормах о виндикации, на отношения, объектом которых являются исключительные права» [6. С. 170].

Современная теория гражданского права должна, очевидно, обратить внимание именно на эту проблему: необходимо разработать общую норму об условиях добросовестного приобретения всякого имущества как об основании приобретения права на это имущество, а не тратить усилия на борьбу с предложениями применить по аналогии виндикацию нематериальных объектов. Авторы таких предложений имеют в виду совсем другое.

Однако обособление конструкции добросовестного приобретения имущества от собственно виндикации выявляет другую причину, по которой юридическая конструкция виндикационного иска продолжает привлекать внимание теории и практики и в таких сферах, которые традиционно признавались свободными от влияния вещных прав. Это проблема защиты нарушенного права (исключительного, в том числе) при противоправном лишения правообладателя господства над объектом абсолютных прав (результата интеллектуальной деятельности, в том числе). Разработка общего способа защиты абсолютных прав по виндикационной модели нужна прежде всего, для того чтобы остановить поиски этой защиты непосредственно в вещном виндикационном иске всякий раз, когда появляется новый нематериальный объект гражданских прав или встают практические вопросы защиты правообладателя.

В литературе были предприняты попытки разработки неких общих способов защиты, основывающихся на идее виндикационного иска. Так, Г.Н. Шевченко под названием «квази-виндикационного» иска была «предложена конструкция абсолютно-правового средства защиты прав владельца именных ценных бумаг, лишившегося их владения, которое может быть заявлено к любому лицу, к которому перешло владение спорными ценными бумагами (курсив мой. – Д.М.) [14. С. 13]. Таким образом, фактически разработка этого способа защиты закончились терминологической подменой традиционного понятия, при этом крайне непоследовательной выглядит позиция, когда для «квази-виндикации» используется категория «владение», а не «квази-владение». Не случайно, что Д.И. Степанов, первым высказывавшийся в свое время за разработку нового способа защиты, в последующих работах отказался от него и пришел к мысли о возможности «чистой» виндикации бездокументарных акций. Д.И. Степанов, указал, что «предложенная ранее модель “квази-виндикации” есть не более чем синтез последовательного признания недействительной цепочек сделок… с одновременным истребованием в качестве неосновательного обогащения ценных бумаг или признанием права собственности прежнего собственника» [11. С. 76].

Большой энтузиазм в свое время вызвала идея «восстановления корпоративного контроля». По этому образцу предлагается формулировать способы защиты в иных сферах гражданского права. Так, Л.В. Сагдеева признает желательность применения виндикационного иска в отношениях по «истребованию» регистрируемых результатов интеллектуальной деятельности, но склоняется к мысли о моделировании такого способа защиты как «восстановление контроля над исключительным правом» [9. С. 8, 21]. Думается, в данном случае имеет место просто терминологическая подмена, аналогия с «восстановлением корпоративного контроля» здесь отсутствует, поскольку этот способ защиты не является переименованием виндикационного иска, а представляет собой теоретически обоснованную меру защиты реституционного характера.

Представляется, что моделирование общего способа защиты должно опираться на выявление его сущностных признаков, без попыток замены неудобной терминологии. С другой стороны, не следует придавать общее значение виндикационном иску. Когда теория и законодатель формулируют новые способы защиты абсолютных прав по образцу виндикационного иска, то тем самым демонстрируются преимущества не виндикационного иска, а виндикационной модели, на основании которой и следует разрабатывать общий способ защиты абсолютного права.

Признание права является общим способом защиты всякого абсолютного права (ст. 12 ГК РФ) и специальным способом защиты интеллектуальных прав (ст. 1251, п. 1 ст. 1252 ГК РФ). Классическая школа процессуального права указывала, что этот иск не может быть снабжен принудительным исполнением, поскольку в силу своей природы он и не предполагает принуждение ответчика к чему-либо (в отличие от иска о присуждении) [1. С. 441 – 444]. Однако признание исключительного права на регистрируемое имущество (объекты патентных прав, товарные знаки) обязательно должно повлечь за собой изменение записи в государственных реестрах в части сведений о правообладателе. Значит, требование о признании права на регистрируемое бестелесное имущество (где отсутствует фактор владения), даже при отсутствии физического перемещения блага, не будет являться просто иском о констатации. Изменение сведений о правообладателе в государственных реестрах по результатам рассмотрении спора о правах на регистрируемые результаты интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации – это восстановление легитимации правообладателя, что автоматически повлечет лишение господства над нематериальным имуществом одного субъекта (ответчика) и приобретение господства над имуществом другим субъектом (истцом).

При этом способы восстановления абсолютных прав являются в современных условиях многообразными и зависят от технических аспектов легитимации правообладателя.

Так, например, Суд по интеллектуальным правам в качестве меры пресечения нарушения прав на товарный знак (подп. 2 п. 1 ст. 1252 ГК РФ) применяет такой способ защиты нарушенного права как передача права администрирования спорным доменным именем обладателю права на товарный знак. В результате исполнения такого судебного решения истец становится администратором спорного домена2. Домен, будучи нематериальным регистрируемым имуществом, является объектом абсолютных прав. Требование о внедоговорном переходе прав на домен от одного лица к другому означает требование об изъятии имущества у лица, не имеющего прав на это имущество в пользу правообладателя. Истец требует признать свое право на домен и просит суд применить такую восстановительную меру защиты, которая привела бы к восстановлению легитимации истца как правообладателя (что означает и фактическое восстановление его господства над доменом). Тем самым, в данной ситуации защита правообладателя строится по виндикационной модели3. Таким образом, данный способ защиты не является пресекательной мерой – собственно пресекательной формой защиты в рассматриваемых отношениях является обращенное к регистратору требование прекратить делегирование доменного имени4.

Другой пример можно привести из сферы цифровых прав. В связи с невозможностью традиционной виндикации токена (объекта цифровых прав) предлагается для случаев неправомерной цифровой транзакции, совершенной помимо воли правообладателя, вместо истребования токена предусмотреть в законодательстве новое притязание – требование о возврате доступа к цифровому коду [4. С. 60]. Указанное требование – это обусловленное технической спецификой требование о восстановлении легитимации в системе блокчейна с целью возврата господства над токеном – объектом абсолютных прав. А поскольку предварительным условием удовлетворения требований о восстановлении легитимации является доказательство истцом своих абсолютных прав на токен, то и способ защиты в рассматриваемой ситуации в целом является защитой, построенной по виндикационной модели.

Использование такого алгоритма, как сочетание требования о признании права с требованием о восстановлении легитимации, позволяет создать общую виндикационную модели защиты нарушенных прав обладателя любого имущества – объекта абсолютных прав. Применение виндикационной модели придаст предсказуемость правоприменительной деятельности, создаст гарантии защиты нарушенных прав независимо от юридической специфики объекта абсолютных прав и технических особенностей фиксации этих прав.

В отношении определенных результатов интеллектуальной деятельности и приравненных к ним средств индивидуализации ведутся государственные реестры (п. 2 ст. 1232 ГК РФ). Позитивное право не дает возможности усомниться в том, что правовая природа таких реестров отличная от правовой природы Единого государственного реестра недвижимости. Вместе с тем Л.А. Новоселова указывает, что существует разница в регулировании реестров недвижимости и интеллектуальной собственности. Исторически реестр прав на результаты интеллектуальной собственности, в частности на изобретения, в отличие от реестра прав на недвижимое имущество, создавался не для того, чтобы обеспечивать гражданский оборот, а для того, чтобы была известна информация о том, какие технические решения являются охраняемыми. Соответственно, реестры интеллектуальных прав в большинстве стран не являются публично достоверными [3. С. 21].

Однако и публичная достоверность реестров недвижимости является для многих правопорядков только идеалом. У. Маттеи так описывает эту проблему: «Конечно, чем более приходиться полагаться на государственную регистрацию, тем более разрушительным будет эффект коррупции и ненадлежащего ведения реестровых книг. Таким образом, воспроизведение германской модели, с ее в высшей степени надежным бюрократическим аппаратом, в государствах с экономикой переходного типа, таких, как Россия или Венгрия, либо в странах с меньшей культурой организации, к каковым, например, принадлежит Италия, может стать отнюдь не легкой задачей» [5. С. 153 – 154].

С тех же позиций следует оценивать и возможности такой категории как «бесповоротность прав» [7. С. 61 – 63]. Так, Д.В. Лоренц, обосновывая невозможность виндикации токена, в числе причин называет то, что «система блокчейн обладает свойством бесповоротности» [4. С. 60]. Однако бесповоротность прав все же зависит от конструкции добросовестного приобретения имущества от неуправомоченного отчуждателя. Как поясняла Редакционная комиссия по составлению проекта Гражданского уложения на примере системы государственной регистрации прав на недвижимость, «лицо, добросовестно приобревшее имение, полагаясь на верность вотчинной книги, должно почитаться свободным от всяких притязаний на имение сторонних лиц. На этом основывается начало бесповоротности приобретаемых по вотчинной книге прав, имеющее своим последствием ограничение виндикации» [2. С. 763]. В таком понимании бесповоротность прав – это частный случай возникновения абсолютного права на имущество, приобретенного от неуправомоченного отчуждателя. «Система блокчейна» сама по себе здесь ни при чем – добросовестность приобретателя является ограничением виндикации для всякого имущества. Если же говорить о бесповоротности в том виде, как она закреплена в известной «системе Торренса», то ее применение позволяет только требовать компенсации убытков от лица, осуществляющего учета прав, но полностью исключает возврат господства над утраченным имуществом – в том числе, и в форме «возврата доступа к цифровому коду».

Записи о правообладателях в реестрах (включая государственные реестры и иные системы учета прав) предназначены для создания видимости права и имеют, в связи с этим, двойственное значение.

Во-первых, записи о правообладателях в реестрах создают условия предположения осведомленности о фактах, отраженных в таких реестрах. По словам В.В. Чубарова, в России «юридическое содержание принципа публичной достоверности в полном объеме сводится к упрощенной, ориентированной во многом на объективные (а не на субъективные, как в ст. 302 ГК РФ) критерии защиты прав добросовестного приобретателя» [13. С. 318]. А.В. Егоров утверждает, что единственный вариант создать защиту добросовестного приобретателя имущественных прав – это создать видимость владения для объектов, в отношении которых ведутся государственные реестры [3. С. 22 – 23]. Такое понимание функции реестров очень далеко от признания бесповоротности прав, закрепленных в таких реестрах.

Во-вторых, записи в реестрах устанавливают презумпцию правообладания. Но степени неопровержимости такой презумпции могут отличаться в разных правопорядках. В российском правопорядке широко распространенным является понимание записи в государственном реестре и в негосударственных системах учета прав как аналога владения (иногда говорят о «юридическом владении» на нематериальный объект [6. С. 174 – 175]). Показательно, что речь идет именно о владении, но не о собственности. Действительно, легитимация субъектов абсолютного права на нематериальное имущество играет ту же роль, что и владение для материальных движимых вещей: создает презумпцию наличия права у легитимированного субъекта, причем презумпцию опровержимую. В этой реалистичной позиции заключается отличие от идеалистичной позиции, согласно которой лицо, внесенное в систему учета прав, является бесповоротным собственником (правообладателем) регистрируемого имущества.

Соответственно, отличаются и подходы к возможности виндикации регистрируемого имущества (и бестелесность имущества отходит здесь на второй план). По словам Д.И. Степанова, «для тех, кто абсолютизирует значимость записи в книгах, юридическое бытие соответствующего объекта утрачивает самостоятельное значение, запись рассматривается альфой и омегой оборота ценных бумаг и недвижимости… Любые средства защиты в таком случае должны сводится к оспариванию записей в книгах; если же записи в книгах бесповоротны, то любая запись по списанию объекта права равносильна лишению собственности» [11. С. 31].

В российской правовой системе опровержимыми является как презумпция владения в виде собственности в отношении движимых вещей, так и презумпция собственности (правообладания) в отношении регистрируемого имущества. Признание права допустимо при опровержимых презумпциях. Если во Франции презумпция права собственности владельца признается неопровержимой (знаменитая ст. 2279 Кодекса Наполеона), то это влечет невозможность виндикации движимых вещей [5. С. 263]. Если в Германии существует бесповоротность прав, внесенных в поземельные книги, то недопустима виндикация недвижимости. Соответственно, и классическая виндикация в узком смысле, и виндикационная модель защиты абсолютного права возможны только при условии допущения опровержимости презумпции правообладания.

Представляется, что именно отсутствие в российском правопорядке полной публичной достоверности (и, соответственно, бесповоротности прав) и позволяет использовать виндикационную модель для защиты нарушенных абсолютных прав. Слабая публичная достоверность служит основанием для применения виндикационной модели.

Виндикационная модель защиты нарушенного права – это конструирование общего способа защиты нарушенного абсолютного права от нарушений, связанных с противоправным лишением правообладателя принадлежащего ему имущества, что выражается в утрате господства над этим имуществом.

Как виндикационный иск состоит из абсолютной составляющей (признание права собственности) и относительной составляющей (требование о возврате владения вещью), так и виндикационная модель защиты имеет комплексный характер: эта модель представляет собой функциональную сонаправленность обеспечительной и восстановительной форм защиты.

Обеспечительная составляющая виндикационной модели – это признание права. Необходимость признания абсолютного права истца диктуется тем, что способ защиты, построенный по виндикационной модели, предполагает разрешение спора о праве. Вторая составляющая виндикационной модели – восстановительная – предполагает восстановление легитимации правообладателя в отношении принадлежащих ему объектов абсолютного права.

Если легитимация в отношении материальных вещей означает возврат фактического владения вещью (изъятие вещи у ответчика), то легитимация в отношении нематериального имущества означает восстановление сведений об истце как о правообладателе в системах учета прав на имущество. Особая легитимация существует для документарных ордерных и именных ценных бумаг, что объясняется двойственной правовой природой этих объектов.

Способами восстановления легитимации (внешних для третьих лиц признаков легитимности), обеспечивающих возможность осуществления нарушенного права, являются, в частности:

-

возврат владения материальной вещью (в том числе, недвижимостью);

-

внесение изменений в записи о правообладателе материального имущества (например, недвижимость) в государственных реестрах;

-

внесение изменений в записи о правообладателе бестелесного имущества (например, объектов патентных прав и товарных знаков) в государственных реестрах;

-

внесение изменений в записи о правообладателе бестелесного имущества в негосударственных системах учета прав (например, в реестре акционеров или в системе блокчейна);

-

внесение изменений в сведения о кредиторе права, удостоверенного ценной бумагой, в тексте такой бумаги;

-

передача права администрирования доменным именем и т.п.

В качестве средства защиты в рамках виндикационной модели выступает иск [12. С. 83–84]. Иск по виндикационной модели – это внедоговорное требование истца, противоправно лишенного господства над принадлежащим ему имуществом, к ответчику, легитимированному как правообладатель, о восстановлении легитимации истца как правообладателя спорного имущества.